Публикации

Александра Обухова, Возвращение

Только живопись. Только два фрагмента творческой биографии — работы, созданные в середине 1960-х, и последние серии картин.

Михаил Рогинский сознательно изымает из своего творчества период, совпавший с тем, что могло бы показаться замковым камнем искусства второй половины ХХ века — 1970-е и 1980-е годы. Именно тогда происходили процессы, во многом определившие сегодняшний облик того, что принято называть contemporary art. Это были великие годы: современное искусство благополучно миновало стадии развеществления и банализации, оно стало многоречивым, глубокомысленным, технологичным, успело побывать и аттракционом, и скучной наукой, и социальной терапией.

Обходя вниманием главные коллизии целой художественной эпохи, Рогинский выбирает две противопоставленные друг другу, разделенные толщей времени концепции искусства, и автором, и первым критиком которых является сам художник. Эти эстетические системы, на первый взгляд, не похожи — и по живописной манере, и по сюжетам, и по отношению образов к прототипам реальности. В оптике первой — мир вещей, безмолвно свидетельствующих о присутствии человека. Горизонт второй расширяется до гуманитарной вселенной большого города.

О революционности пластических открытий, совершенных Рогинским в 1960-х много говорили и писали. Картины, созданные художником во второй половине 1990-х годов в Париже, представляются не менее радикальным жестом на фоне тотального отказа современных художников от традиционных технологий и обращения к новым изобразительным средствам. Не желая и сегодня следовать прихотям международной художественной моды, Рогинский остается невероятно последовательным. Но это вовсе не стремление избавиться от давления реальности при помощи ухода в прошлое или попыток нарисовать будущее, симпатичное своей похожестью на дорогие сердцу воспоминания. Это последовательность памяти. Каждый персонаж в пальто и шляпе, каждое окно в блочном доме, каждое прикосновение к тусклой советской истории говорят об одном: прошлое, настоящее и будущее — одно и то же. Их можно выстроить либо в этой, либо в другой секвенции. Остается главное — изменение от видимости к видимому, от истории к рассказанному, то есть превращение реальности в картину, создать которую пытались и великие живописцы прошлого.

При этом Рогинский — удивительно современный художник. Не прибегая к помощи механистических цифровых медиа, он дигитализирует мир, просто указывая на него пальцем. Вот работяги ждут, когда откроется голубая палатка, где дают водку «в розлив», вот подворотня, вот сквер около пятиэтажки, вот очередь в рыбном отделе гастронома. Бытовые сюжеты, позаимствованные то ли из послесталинской Москвы, то ли из эпохи столичного «дикого капитализма», совпадают в пространстве памяти.

Время в картинах Рогинского всегда изменчиво: настоящее неожиданно застывает, выброшенное в вечность, прошлое вдруг стремительно наплывает и становится современностью, умершая, казалось бы, традиция обретает актуальность, мода выглядит анахроничной, а новизна сегодняшнего дня кажется тусклой и обветшалой.

Парадоксальное время картин Рогинского — это время пешехода. Он внимательно всматривается в лица встречных прохожих, заглядывает в незашторенные окна первых этажей, вспоминает на ходу двор своего дома, где жил в 1948 году. И не важно, что мимо проносится серебристый «мерседес», ведь цвет трамваев — прежний. Да, другие шляпы и пальто, но именно исследованием оттенков света на этих вечных объектах и занимается Рогинский.

Источник:

   0 / 0