Публикации

2014
Дмитрий Смолев, Дверь в живопись Михаила Рогинского, The Art Newspaper Russia, 01.06.2014, 23 (май), Москва

В Венеции открывается выставка «Михаил Рогинский. По ту сторону красной двери». В палаццо Ка’Фоскари показывают зрелый, парижский период его творчества, позволяющий рассматривать художника прежде всего как выдающегося живописца

Выставку 120 живописных работ в рамках официальной программы 14-й Международной архитектурной биеннале устраивает недавно созданный Фонд Рогинского, соучредителями которого стали вдова художника Лиана Рогинская и меценат Инна Баженова при поддержке фонда In Artibus и в сотрудничестве с CSAR — Центром изучения культуры России при Университете Ка’Фоскари. Хотя позднего Рогинского иногда впопыхах называют «певцом хрущоб», экспозиция в Ка’Фоскари не будет посвящена архитектуре. Генеральная линия биеннале пройдет к выставке по касательной — впрочем, слоган Основы (Fundamentals), предложенный куратором биеннале архитектором Ремом Колхасом, все же имеет отношение к творчеству Михаила Рогинского. Не обязательно в связи с зодчеством, и тем не менее.

смолев.jpg

Дверь. 1965. Дерево, масло, металл (дверная ручка), 160 х 70 х 10 см. Из коллекции Леонида Талочкина. Третьяковская галерея.

Фигура Михаила Рогинского чрезвычайно значима для российского искусства второй половины ХХ века. Это признают почти все музейщики, кураторы, галеристы, коллекционеры, художники. Но взгляды и оценки сильно разнятся, когда речь заходит об отдельных периодах, которых у Рогинского было несколько. В огрубленном виде его творческая биография предстает разделенной на два больших отрезка: московский (1961–1978) и парижский (1978–2004). Именно этот эмигрантский рубеж со временем оказался еще и вехой в отношении к наследию художника. Многие с пиететом говорят о его произведениях 1960-х годов, находя в них явственные признаки «русского поп-арта», и довольно сдержанно отзываются о парижских работах. Это может быть объяснено разными причинами, но самая очевидная из них такова: Примус; Спички; Красная дверь и другие хрестоматийные вещи эпохи оттепели удобно встраивать в историю отечественного нонконформизма. Пусть даже автор неоднократно открещивался от приписываемой ему оглядки на западные прообразы, все же лейбл «отца русского поп-арта» приклеился к нему весьма прочно.

По ту сторону красной двери — название, конечно, метафорическое. Считывать эту метафору в Венеции будут по-всякому, естественно, но подразумевается одноименный объект (почти реди-мейд) — Красная дверь 1965 года из коллекции Третьяковской галереи, маркирующая московскую часть биографии художника. «По ту сторону» означает, что представлены будут только парижские произведения, вызывающие у ряда ценителей
искусства смешанные чувства. Слово сокуратору выставки Елене Руденко: «Парижский период был более разнообразным, чем прежний, российский. Мы берем относительно немного работ начала 1980-х, но это очень большие форматы, они займут значительную часть экспозиционной площади. А московский цикл конца 1990-х — начала 2000-х представлен холстами типовых, привычных размеров, поэтому таких работ войдет больше по количеству. Надо еще учесть, что залы в Ка’Фоскари представляют собой довольно сложное пространство. Архитектор Евгений Асс для этой выставки переделывает его весьма существенно; благодаря конструкторским и дизайнерским решениям зритель будет здесь ведомым. Правда, жесткой хронологии выставка не предусматривает, соседство между произведениями будет определяться разными факторами, в том числе красотой этого соседства».

Произведения парижского периода, при всей их несхожести между собой на разных этапах, в сумме заметно противоречат общепринятой логике развития современного российского искусства (несмотря на четвертьвековую эмигрантскую жизнь, Рогинский однозначно воспринимается на родине в качестве своего). Так, 1980-е, 1990-е и 2000-е годы у Михаила Александровича — это время сознательного и намеренного выпадения из всех положен-ных трендов, время отказа от любых полезных рецептов. Это обстоятельство, разумеется, никоим образом не отменяет значения и качества более ранних работ, их важности для истории, однако стоит прислушаться к словам самого Рогинского: «Я забыл о 1960-х, будто тогда работал кто-то другой».

При внимательном рассмотрении, впрочем, связь между ним и «кем-то другим» все-таки обнаруживается, только не на уровне узнаваемой манеры и технологических приемов, а в области персональной философии творчества. «В 1980-е годы у Рогинского был необыкновенно плодотворный период, он много работал, и среди вещей этих лет есть много настоящих шедевров, — рассказывает вдова художника Лиана Рогинская. — Вот их-то я и хотела выставить. Изначально моя идея была, что на венецианской выставке будут показаны только работы 1980-х годов. Их много, они большие, эффектные и очень разные». Лиана Рогинская согласна с тем, что необходимо продвигать в целом именно парижский период: «Меня, конечно, бесит, когда люди, ничего из последующих работ не видевшие и вообще безглазые, говорят, что «ранние работы самые лучшие». Бесит, потому что это не так. Бесит и потому, что те, кто это говорит, и ранних-то работ не видят. Такое общее место».

Стремление ломать табу, сложившиеся в современном искусстве, двигало Рогинским всегда, и в парижский период оно проглядывает, пожалуй, даже увереннее, чем прежде. Хотя бы потому, что теперь отвергались табу не сугубо советские, казенные или андерграундные, а вполне интернациональные. Что, конечно, усложняет приятие этих работ со стороны и нашей, и иностранной публики, зато добавляет им некоторое трансграничное измерение. «Я задумала эту выставку, чтобы показать (или доказать), что Рогинский — очень большой художник, место которому в крупнейших музеях, рядом, например, с Марком Ротко, — говорит Лиана Рогинская. — Я твердо уверена, что так и будет. Увижу ли я это — другой вопрос. По крайней мере я делаю для этого все».

К примеру, советская этнографическая экзотика, которую отдельные зрители склонны видеть в живописи Московской серии рубежа 1990–2000-х, и определенная реалистичность изображения, и сверхтрадиционная техника «холст, масло», и будто бы простодушные сюжеты, ретроспективные и бытовые (магазинные очереди, дворы спальных районов, собрания и демонстрации), — все это использовано автором не для услужливой архаизации, а для того, чтобы визуальные коды обретали универсальный характер. «Я уже не вижу оправдания элитарному искусству» звучит не просто демократически, но и вполне эстетски, пусть даже на фоне декларированной автором борьбы с эстетизмом. Зрелый Рогинский ни в коей мере не реакционер, настаивающий на обрядовых деталях художественной традиции. Напротив, он выраженный реформатор, пожалуй более злой и последовательный, чем сонмы постмодернистов и постконцептуалистов. Для него искусство прошлого не было отодвинуто на безопасную дистанцию, не превращалось в аквариум с лениво плавающими цитатами, не становилось умилительной Аркадией.

Он отвергал, препарировал, оппонировал, противопоставлял, утверждал свою правоту, но не в глазах «распорядителей арт-процесса», а в ноосфере, что ли. От такого все несколько отвыкли, поэтому перед наследием Рогинского до сих пор нет столбовой дороги и сияющей перспективы. Пока речь о попытках создать и то, и другое.

Палаццо Ка’Фоскари
Михаил Рогинский. По ту сторону красной двери

Венеция
7 июня — 28 сентября

Источник: www.theartnewspaper.ru

   0 / 0