Публикации

2005
Татьяна Невская , У него на картине – судьба табуретки. "[интервью с вдовой художника ], Газета, 07.02.2005, 22, Москва

Проект "Свое – иное", представляющий наследие Михаила Рогинского, известного русского художника-нонконформиста, проходит в Государственном центре современного искусства (ГЦСИ), в рамках программы Первой Московской биеннале. Выставку в Москву из Парижа привезла вдова художника Лиана Рогинская, с которой встретилась корреспондент ГАЗЕТЫ Татьяна Невская.

- Тем, кто знает Михаила Рогинского как автора "Красной двери", выставка "Свое – иное" может показаться неожиданной: клумбы, улицы...

- Все эти картины – большого формата, акрил на бумаге – хранились у меня дома в Париже. Миша делал их в начале 1980-х. Показывались они только один раз, в 1987-м в Гамбурге. Какую-то часть из этих работ он потом продал. Например, "Кухня", которая сейчас находится в Третьяковской галерее, из этой серии. Мы эмигрировали в 1978-м, а в 1979-м он делал большую серию этажерок, одна из них показана на этой выставке. Потом написал несколько французских пейзажей, один из них представлен здесь, но очень быстро перешел к русским пейзажам, стал писать свой дом в военном городке, пейзажи со рвом – это Орехово-Борисово, мы жили там в последние месяцы перед эмиграцией. Потом у него появилось желание воссоздать квартиру, где он жил в детстве со своими родителями. Это была довольно большая коммуналка. В 1981-м прошла выставка в Вене, где кураторы попытались сделать выгородки и выделить комнаты, туалет, коридоры бесконечные, кухню. Это все живопись – не инсталляция, не хеппенинг, не акция.

- Михаил Рогинский только сейчас обрел славу не как советский поп-артист или предшественник концептуализма, а как последний русский живописец.

- Он, как говорили, занимался тем, что только дураки и делают. 1980-1990-е были временем, когда считалось, что живопись умерла, нужно делать хеппенинг. Но были такие наивные, как Рогинский. Они брали практически малярную краску и делали картины. У Миши была характерная особенность: как только он сделал работу, терял к ней интерес. То есть еще в течение двух-трех месяцев показывал свои последние работы, а уже через полгода ему это было неинтересно. Все работы, что представлены на этой выставке, он свернул в рулон и сложил у нас в подвале. Это был так называемый винный подвал с земляным полом. И картины, которые стояли в рулонах вертикально, касаясь земли, очень попортились от влажности. Поэтому Ане Федоровой, реставратору из ГЦСИ, пришлось нарастить бумагу. Я очень люблю этот цикл, обожаю просто. Давно мечтала сделать из него выставку. Уже после смерти Миши в Париж приехал Леонид Бажанов, художественный руководитель ГЦСИ. Мы решили делать выставку, но ГЦСИ предложил ретроспективу. Я сказала нет, потому что ретроспектива – это подведение итогов. Какие итоги можно подводить, когда половину из его работ никто здесь не видел!

- Вы будете и дальше показывать живопись Рогинского?

- У меня такой план: в течение пяти лет соберу его работы различных периодов, которые находятся у меня. И вот, когда уже все будет показано и осмыслено, можно будет сделать ретроспективу. Тогда станет ясно, что объединяет разные периоды творчества Рогинского. Он подолгу писал одни и те же предметы – скажем, розетки со шнурами, утюги, газовые плиты, штаны, просто стены. Его живопись – это единство любимых предметов. Я считаю, что на пять лет минимум есть работа – сделать серию выставок из наследия Рогинского. А дело искусствоведов, критиков – осмыслить увиденное. Я сама искусствовед и знаю, один раз посмотришь – не все увидишь. Надо еще раз прийти, подумать и потом снова вернуться.

- Вы довольны выставкой?

- Хорошо, что удалось показать на биеннале только один период, а не ретроспективу – может, я их убедила, может, они сами пришли к этому выводу. Дальше – работа куратора Виталия Пацюкова, реставратора Ани Федоровой: без нее выставки не было бы, она все отреставрировала в совершенно феноменальный срок. Надо было еще все обрамить, заказать планшеты. А представляете, перед биеннале обрамляли не они одни, это делала вся Москва. Тем не менее нашли людей, которые справились очень быстро. Чуть не ночью торчали, чтобы успеть в срок. Центр проявил себя как настоящий музей. Когда я вошла в зал, это был настоящий праздник! Выставка такая красивая... Я не хочу сказать, что последние Мишины работы хуже. Их надо смотреть и смотреть, чтобы понять, что они замечательные. А эти работы яркие, свежие и очень хорошо развешаны. Мне кажется, эта выставка не просто одна из многих, она значительная, музейная.

- Как-то еще в начале 1990-х Рогинский сказал в интервью: "В Москве житуха, а в Париже работа".

- Да, как он еще говорил об эмиграции: "Живопись вместо жизни, работа вместо жизни". То есть в Париже ему было непросто. Когда он ездил в Москву, ужасно радовался. Но уже через неделю звонил: "Слушай, я домой хочу, в Париж". Приезжал в Париж и опять через неделю говорил: "Здесь нет ничего, а там все бурлит". Ему нигде не было спокойно. Он уехал зрелым человеком. Его в Москву тянуло, но здесь многое менялось, он не все узнавал и принимал. А в Париже для него многое было чужим в гораздо большей степени, чем для меня. Например, я купила квартиру и он был ужасно недоволен, потому что мы поселились в буржуазном районе, дом красивый, каменный. Он всю эту респектабельность, благоустроенность французскую и вообще европейскую не любил. Он говорил: "Мне нужен не дизайн, а табуретка". В этом тоже был конфликт. На его картинах я табуретки очень люблю, но в дом их не пускала, не хотела. У него на картине портрет табуретки, судьба табуретки, вся история табуретки, как у Андерсена, не по стилистике, конечно, но по сути. И дома брежневские, чудовищные в натуре, – мерзость жуткая, а у него это образ со своей судьбой и обаянием. Я говорила, давай повесим табуретку, а стулья все-таки поставим другие.

- Он и на Западе оставался нонконформистом и бессеребренником.

- Это человек был, в общем, неустроенный, и место ему было непонятно где. Ему вообще-то места и не было. Друзей в Париже у него было мало, а в конце жизни он в Париже никого не видел, кроме галерейщика, который очень к нему был привязан. И в Москве его друзья умерли... Боря Турецкий умер, кто-то уехал... Социума у него не было нигде. Это все было в его творчестве: осознанное, глубокое одиночество, неустроенность, молчаливая драма без надрыва, без истерики.

Пока Миша был жив, в моей жизни не было цели никакой. Я работала, ходила на концерты. Теперь моя жизнь – это картины Миши. Я должна их показывать и убеждать людей в том, что о нем надо говорить и писать. Моя цель – место Миши в истории русского искусства. Чтобы это место было занято им.

Источник: www.gif.ru

   0 / 0