Публикации

2002
Ирина Кулик, Михаил Рогинский довесил пейзажи, 26.10.2002, Москва

Открывшаяся в галерее "Сэм Брук" выставка Михаила Рогинского "Городские виды и несколько натюрмортов" — лаконичный постскриптум к его музейной, классического статуса экспозиции, проходящей сейчас в залах Третьяковской галереи (Ъ писал об ее открытии 10 октября). Комментирует ИРИНА Ъ-КУЛИК.

Небольшие работы холст/масло в "Сэме Бруке" выставлены без рам. Они развешаны столь же немудряще, как вывешенное на просушку белье на одном из этих городских пейзажей. Как будто главное в этой почти шпалерной развеске — наиболее экономно распорядиться тесным галерейным пространством. Несколько городских видов даже разместились на одном холсте, как фотографические отпечатки-контрольки. На картинах — все те же, что и на поздних работах из Третьяковки, скудные пейзажи с трамваями, грузовиками, чуть корявыми печатными буквами магазинных вывесок. Утлый киоск на фоне молочно-серых пустырей, такой же красный, как классические "Дверь" и "Стена", сделанные Михаилом Рогинским в 60-х и принесшие ему многократно оспоренное звание первого русского поп-артиста. Монотонный, тоскливый и в то же время успокоительный, как моросящий дождь, ритм квадратных окон и простая геометрия блочных домов. Иной архитектуры художник не признает, хрущобы — единственные здания, которые появляются на его картинах.
В общем, перед нами все тот же советский мир, который на картинах Михаила Рогинского впервые обретает свою законченность. Законченность в обоих смыслах слова — как завершенность во времени и как некую уже вневременную целостность, монументальную неизменность, которой обладают только образы навсегда минувших эпох и явлений. Из художников своего поколения только Рогинский работает не с "советским", а с "советскостью", не с неподвластными времени концептами, идеологемами и мифами, но с самим веществом той особой реальности, о которой сегодня свидетельствуют только его картины да наша собственная нутряная память.
На картинах 60-х были только вещи. На работах, которые Михаил Рогинский рисовал уже в эмиграции, воображаемая камера отъезжает, крупные планы сменяются общими и появляются люди — смиренно и незыблемо стоящие в очередях, на автобусных остановках или в коридорах учреждений. На картинах, представленных в "Сэме Бруке", что-то вновь меняется. Пейзажи из Третьяковки герметичны, как и положено образам завершенного времени. Картины в "Сэме Бруке" открыты. Изменились ракурсы, как если бы доселе статичная камера, снимающая фронтальные стоп-кадры, пришла в движение. Предметы на натюрмортах утратили жесткость очертаний, а на городских пейзажах появились деревья. Иногда голые и зябкие, иногда зеленые, они свидетельствуют о том, что в этом мире еще не прекратилась смена сезонов, еще продолжает течь время.
Когда Рогинский собирался делать выставку в "Сэме Бруке", он выбрал для своих работ маленький зал. Другой, побольше, должен был оставаться пустым. Пришедшим на вернисаж людям предстояло выпивать и общаться среди голых стен и время от времени заглядывать в маленькую комнату, где, как на неприкаянных и неказистых московских окраинах, еще теплилась уходящая в небытие советская жизнь. Но в последний момент к Рогинскому "подселили" соседа — фотографа Владимира Луповского, снимающего вполне парадные портреты русских художников в Париже. Среди них есть и фотография самого Михаила Александровича Рогинского в хрестоматийно парижской мастерской-мансарде. Портреты как портреты. Но нет ничего более противопоказанного работам Рогинского, чем вся эта эмигрантская романтика чужих берегов и ностальгии по России, которую мы потеряли. Рогинский не делает из советской Москвы экспортный сувенир и не устраивает сентиментальных проводов и прощаний. Он просто показывает мир, занимающий отведенное ему место в пространстве и времени, прошлом и настоящем.

Источник: www.kommersant.ru

   0 / 0